улицам. Взрываются праздничные фейерверки. Всё почти так, как в нашу самую первую ночь. С той лишь разницей, что тогда был Новый Год, а сейчас — Рождество. Тогда была Москва, а сейчас — Рига. Тогда был несвободен Тони, а сейчас — я. И мне нет оправданий. Нет ничего, что могло бы объяснить красоту и безобразие порока.
Я смотрю в потолок и молюсь, ибо я грешна, дважды, трижды грешна. Грешна всецело, потому что во грехе мне слаще и уютнее, чем на праведном пути.
— Ты любишь его? — задал вопрос Тони, первый среди всех вопросов, которые могли быть заданы.
— Я его боготворю, — ответила я, стараясь не вспоминать такие сильные и такие грустные глаза Андриса, в которые отныне не смогу посмотреть без стыда.
— Это не любовь.
— Это больше, чем любовь.
— Лиз, — Тони повернулся на бок и уложил висок на согнутую руку, — я сделаю, как ты попросишь.
— Точно?
— Да.
— Тогда поклянись.
— Клянусь.
Я вдохнула поглубже воздух и плавно отпустила его на волю.
Приподнявшись с кровати, я нашла на тумбочке рядом брошенную Тони сигаретную пачку. Он до сих пор курил всё те же Richmond. Я подожгла одну сигарету, затянулась ею и вновь легла спиной на подушку.
Некоторое время Тони разглядывал меня в темноте, а после тоже закурил.
— Я не знал, что ты теперь куришь, — отметил Тони.
— Когда ты замужем, не так уж много радостей остаётся, — сказала я. — В последнее время я плохо сплю и почти прекратила писать. Зато начала ходить к психоаналитику.
— Ты ходишь к психоаналитику?
— Да.
— И как успехи?
— Никак, — я вяло улыбнулась, стряхивая пепел в бокал из-под виски.
— Лучше бы ты обратилась к Габриеле. Из неё отличный психоаналитик.
Я засмеялась, внутренне согласная с этим утверждением, но у меня были припасены свои аргументы:
— К сожалению, Габи в Москве. И теперь мы уже не так близки, как раньше. К тому же она не смогла бы выписать мне антидепрессанты и снотворное.
— Думаю, в случае чего, она могла бы тебе их украсть, — улыбнулся Тони.
Он сел рядом со мной и стал задумчив.
Взъерошенная чёлка, которую Тони подстриг гораздо короче прежнего, торчала ёжиком, отчего лоб его оставался полностью открыт. Я видела каждую новую морщинку на его лице, хоть их и было немного. Но кое-какие изменения всё же произошли. Тони стал выглядеть старше, пробилась первая седина. Его острый нос заострился ещё сильнее и крупно выделялся на худом, бледном лице. Я знала об этом лице всё — как оно смеётся, как плачет, как грустит, как злится и как приходит в ярость. Но я никогда не знала, что это лицо скрывает в каждую новую минуту, потому что Тони не любил показывать своих истинных чувств. И лишь на пике эмоций, я могла прочесть то настоящее, что происходит с ним. Однако сейчас был не тот момент. Я не понимала, о чём думает Тони, а спрашивать об этом не хотела.
Я спросила о другом:
— Как твой бизнес?
— Нормально, — ответил Тони. Он передвинул рокс, служивший пепельницей, на середину кровати, чтобы нам обоим было удобно. — Расти в бесконечность получается с трудом. Наверное, у всего есть свой предел. К тому же в связи с августовскими санкциями и падением рубля, московский отсек здорово сбавил обороты. А белорусский, наоборот, вырос. Но у меня теперь есть исполнительные директора в обоих регионах, это чуть упростило процесс коммуникаций.
— Значит, теперь ты стал свободнее?
— Относительно, — Тони пожал плечами.
Некоторое время мы молчали. В тишине докурили каждый свою сигарету. Тони убрал стакан на тумбочку, лёг на кровать и обнял мои ноги.
— Я не хочу тебя отпускать, — сказал он на выдохе.
— Ты обещал сделать, как я попрошу.
— Да.
— Я прошу тебя, Тони, очень прошу. Прошу всем сердцем: оставь меня.
— Я не смогу.
— Ты поклялся.
Тони закрыл глаза и с силой вжался лбом в мои ступни. Через пару минут он поднял голову. Лицо его было сырым от слёз.
Помолчав ещё какое-то время, Тони произнёс, ровно и спокойно, потому что, как и раньше, он уже всё решил:
— Я буду приезжать в Ригу настолько часто, как смогу. Сниму здесь квартиру и отправлю тебе адрес. Если захочешь, ты всегда сможешь прийти. Я оставлю ключи в назначенном месте. Никто другой, кроме тебя или меня, в эту квартиру не войдёт. И я больше не попрошу тебя о встрече до тех пор, пока ты не придёшь сама. Я больше никак не дам тебе знать о себе. И постараюсь не ждать.
— И сколько ты будешь не ждать?
Тони подумал и ответил, утвердительно кивая подбородком:
— Год, — он глянул мне точно в глаза. — Да, год. Я смогу не ждать год.
— А потом?
— А потом мы всё забудем.
— Как у тебя всё точно посчитано… — не без иронии заметила я.
— У меня работа такая — всё считать и просчитывать.
Я подобрала платье с пола, оделась, в последний раз оглянулась на Тони.
Он сидел на кровати, нагой, неподвижный, и просто следил за тем, как я ухожу. Следил и не препятствовал.
Я молча пошла к двери.
— Эй! — позвал Тони. — Ты не обнимешь меня на прощание?
— Нет, — сказала я.
И покинула этот гостиничный номер, ставший свидетелем моего падения, но так и не увидевший наших последних объятий.
Глава 13
Сегодня я направлялась на финальную встречу с Марией. Я решила самостоятельно поставить точку в нашем с ней терапевтическом общении, хотя бы потому, что ближайшие две недели со мной круглосуточно должен был проводить время другой, более эффективный и совершенно бесплатный, если не считать походов в ресторан, психотерапевт в лице Габриели. А ещё потому, что я больше не желала смотреть на чёрно-белый мир сквозь цветные стёкла антидепрессантов. Я сочла, что с меня довольно. Наступивший год я хочу провести подальше от мира самокопаний и рефлексии, раз уж толку от них не так много, как прочат некоторые специалисты.
О своём решении я известила Андриса, который вернулся из Дрездена тридцатого числа. Он поделился радостной вестью, что Алексис в добром здравии и собирается воссоединиться с богом только через год. Но почему-то, когда Андрис рассказывал мне об этом, его голос не был наполнен живительной силой оптимизма. И я задала вопрос, почему так.
— Ну, что ты, — ответил Андрис. — Я очень, очень рад. Я верю Алексису и ещё целый год смогу навещать его.
— Ты собираешься его навещать?
— Конечно, — легко подтвердил Андрис. — Он ведь мой друг. И, несмотря
